Главный нарколог Минздрава РФ уже второй год сидит в тюрьме, но его бизнес продолжает приносить миллиардные доходы его владельцам.
В конце мая Минздрав утвердил последнюю версию правил проверки школьников на наркотики — все достигшие 13 лет подростки раз в год должны будут проходить профилактический осмотр. Этот закон уже много лет лоббировал бывший главный нарколог Минздрава Евгений Брюн. Другая его идея — повальное тестирование водителей на алкоголизм — привела его в тюрьму: в октябре 2024 года Брюна, несмотря на преклонный возраст, приговорили к семи годам колонии, а также штрафу и лишению права работать в государственных органах. Компании, входившие в преступный картель, тем не менее продолжают вести бизнес: как подсчитал The Insider, с 2022 года они и новые юрлица с теми же бенефициарами заключили госконтрактов на 1,35 млрд рублей.
Институт адаптации человека
В 1990 году Комитет конституционного надзора СССР признал, что уголовная ответственность за употребление наркотиков и принудительное «лечение» в трудовых лагерях нарушают права человека и противоречат основному закону страны. Советскому Союзу оставалось недолго, и уже через несколько лет вместо «лечебно-трудовых профилакториев» в России появились реабилитационные центры. Первые пришли из-за границы — основанный саентологами «Нарконон», английская христианская «Армия Спасения», американская Daytop Village. Их рекламу размещали все крупнейшие газеты.
К середине 1990-х стали возникать и отечественные «рехабы». Один из них — «Институт адаптации человека» — открыл врач московской 13-й психиатрической больницы Евгений Брюн. Через 10 он лет прославится на всю Россию и перед каждым праздником в газетах и на телевидении будет рассказывать, как пить, чтобы не было похмелья. Еще через 20 лет Брюн окажется на скамье подсудимых: выяснится, что годами он и его приближенные обворовывали государство, продавая ему тесты на наркотики и алкоголь в крови по завышенной цене.
«70% своих пациентов Евгений Брюн лечит за деньги, 30% — безвозмездно. Богатым он станет нескоро, потому что новые русские не спешат помочь ему спасти поколение», — сетовал в 1995 году автор «Общей газеты». В статье, рекламирующей «Институт адаптации человека», отмечалось, что Евгений Брюн исцеляет «20–30% больных наркоманией» — в то время как «на Западе излечивают до 10%». Откуда взялись эти данные — загадка.
Брюн сообщал журналистам и другие загадочные цифры. Так, по его словам, в 1998 году каждый пятый подросток в возрасте 15–18 лет употреблял наркотики. Среди причин такого ужасного положения дел, по мнению специалиста, были мультфильм «Ну, погоди!», фильмы ужасов, триллеры, боевики, а также журнал «Птюч» — «рупор наркомании».
Страшилки, на которых Евгений Брюн сделал себе карьеру главного нарколога Москвы, а затем и России, не подтверждались исследованиями. Госкомстат сообщал, что в 1995 году на каждые 10 тысяч подростков в возрасте 15–17 лет наркотики употребляли всего 13. К 2000 году это число выросло до 22 человек на 10 тысяч. Это 0,2% — в сто раз меньше, чем «каждый пятый», как утверждал Брюн.
Более подробное исследование об употреблении психоактивных веществ среди учеников московских школ в 1996 году показало, что за год 4% семиклассников нюхали клей или растворитель, а 2,4% — курили марихуану. Употребления остальных наркотиков в этой группе не выявили. Среди девятиклассников 10% курили марихуану за последний год, 6% — смешивали алкоголь с транквилизаторами, 2,3% сообщили, что пробовали героин. При этом 81% девятиклассников регулярно употребляли спиртное. От 60% до 80% школьников неодобрительно отзывались о наркотиках и знали о них в основном из СМИ.
В опросе 2001 года, проведенном российским Минобразования, почти 13% старшеклассников ответили, что употребляли наркотики минимум два раза в месяц — как правило, речь шла о каннабиноидах.
Несмотря на откровенную манипуляцию данными, уже к 1998 году Брюн фактически стал главным наркологом Москвы и вскоре развернул кампанию против столичных наркопотребителей.
Стукачество и отмена врачебной тайны
Весной 1999 года к московским психиатрам начали приходить милиционеры, которые требовали рассказывать им о пациентах с наркозависимостью. Доктора не всегда понимали, не нарушают ли они врачебную тайну, а представители МВД были достаточно настойчивы, чтобы вытянуть из них нужную информацию. Как утверждалось, это было нужно для борьбы с наркоторговцами. На деле же некоторые пациенты оказывались под арестом после того, как их под давлением или случайно «сдавали» врачи.
Милиция действовала в соответствии с секретным приказом, разработанным в Комитете здравоохранения Москвы лично Евгением Брюном. Журналисты «Вечерней Москвы» нашли документ, в котором было указано, что комитет совместно со столичным ГУВД разработали систему «взаимного информирования о лицах, допускающих немедицинское потребление наркотиков», а также провели «полную сверку несовершеннолетних наркоманов».
На вопросы журналистов, как такое доносительство со стороны врачей может быть законным, Брюн отвечал, что «всю подлость наших законов компенсирует их полное невыполнение». Наркопотребителям, которые сами придут лечиться, Брюн пообещал не сдавать их милиции. В остальных же случаях главного нарколога Москвы не смущал факт нарушения врачебной тайны:
«В ряде случаев милиция нам сообщает, что наркоман впал в психотическое состояние, пытается завязать шнурки, то есть покончить с собой, набрасывается на затравленных родителей, выманивает у них деньги на дозу. Мы имеем полное право на его госпитализацию. За те 10–14 дней, пока психоз не снят, люди в фуражках вольны получать от нас информацию об этом человеке. После пары недель парень имеет право на анонимное лечение».
Такое отношение объясняется тем, что Брюн считал едва ли не всех потребителей наркотиков еще и их распространителями:
«Статья Уголовного кодекса сформулирована не лучшим образом. Но из этого вовсе не следует, что подобной статьи в принципе не должно быть. Наркоман почти всегда един в двух лицах: и потребитель, и распространитель. Что же касается болезни, то здесь очень зыбкая грань. Нащупать ее может только опытный врач, и, конечно же, ему, а не милиционеру решать, когда влечение к наркотику стало патологией. <…> Безусловно, больной не должен привлекаться к уголовной ответственности за потребление наркотиков. Скажу больше. Мы сейчас пытаемся убедить законодателей приравнять наркомана к психически больному человеку».
Во многом такой подход заложил основы российской антигуманной наркополитики — как в медицинской, так и в правоохранительной сфере. Именно «наркотические» статьи многие годы находятся на втором месте по числу осужденных в России. В 2024 году, по данным Судебного департамента, по таким делам осудили более 68,5 тысячи человек. Из них 70% — это наркопотребители, которых приговорили по статье, не подразумевающей целей сбыта.
Общее количество приговоров по уголовным статьям за последние 20 лет снизилось на 42% — с 879 до 512 тысяч, но по «наркотическим» делам их число, наоборот, стабильно растет: с 40 тысяч в 2005 году до 68,5 тысячи — в 2024-м.
«Снижение вреда — это в первую очередь для здоровых»
Успешная борьба с наркотиками во многих странах базируется на трех китах: это программы снижения вреда, заместительная терапия и наличие доступного антидота при передозировках опиоидами — налоксона. Евгений Брюн последовательно выступал против этих методик, рассказывает Максим Малышев, бывший координатор социальных работников Фонда Андрея Рылькова — благотворительной организации, которая занимается вопросами гуманизации наркополитики.
«Брюн, конечно, неоднозначная личность. Были какие-то хорошие вещи. Он много помогал сообществу анонимных наркоманов, анонимных алкоголиков, — говорит Малышев. — Но мы же понимаем, что эта история не для всех? У Брюна был какой-то туннель полной абстиненции. Либо ты так перестаешь употреблять наркотики, либо ты должен, я не знаю, сдохнуть».
По его словам, на посту главного нарколога сначала Москвы, а затем и Минздрава России Брюн значительно способствовал тому, чтобы и заместительная терапия, и снижение вреда были недоступны для людей, употребляющих наркотики. Он выступал против НКО, которые продвигали такие инициативы. «А мы понимаем, что единственные эффективные методы профилактики ВИЧ — это программы снижения вреда, — рассказывает Малышев. — Самая большая моя претензия к Брюну и ему подобным — то, что они внесли очень большую лепту в эпидемию ВИЧ в России».
Программы снижения вреда от употребления наркотиков предусматривают в том числе уличную раздачу стерильных шприцев, презервативов и дезинфицирующих средств. В 2016 году Брюн называл подобные инициативы «пропагандой наркотизации»: «Врачебное сообщество в целом скептически относится к раздаче шприцев на улице, потому что, раздавая материалы, мы обращаем внимание на эту сферу тех граждан, которые никогда о ней и не помышляли». Главный нарколог лгал: врачебное сообщество, полагаясь на опыт, накопленный на тот момент, подтверждало, что такие программы помогают спасать жизни, и не было настроено к ним «скептически».
Работа вопреки
Несмотря на препятствия со стороны депутатов и чиновников Минздрава, волонтеры продолжают работать и в 2025 году.
Белый микроавтобус одной из благотворительных организаций почти незаметен на парковке между серых панелек в московском районе Марьино. Возле машины стоят мужчина в пальто с собакой на поводке и парень в черных спортивных брюках и худи — его лица не видно за нависающим капюшоном. Это наркопотребители, живущие в ближайшей девятиэтажке, они пришли получить бесплатные шприцы и презервативы.
В машине — три волонтера и две девушки, которые пришли сдать кровь на опасные инфекции. Это повышает осведомленность о собственном здоровье и позволяет людям в случае положительного теста своевременно начать лечение, объясняют корреспонденту The Insider волонтеры. Один из работников капает на тест-систему реагенты, затем берет кровь из пальца с помощью миниатюрного ланцета. Он выдавливает несколько капель и дает девушке салфетку.
«Сложнее всего сообщать людям, когда тест показывает положительный результат. Для меня это самое трудное, — делится волонтер Миша <имена изменены по просьбе спикеров — The Insider>. — Люди совсем по-разному реагируют. У кого-то ступор, кто-то просто не может поверить и рыдает».
Пока пациентка ждет результата — это в среднем 10 минут — к машине подходят еще несколько человек. Попросили презервативы. «Раздача средств защиты помогает остановить распространение заболеваний, передающихся половым путем, — поясняет другой работник, Мирон. — К нам приходят разные люди: и секс-работницы, и обычные студенты, которые не могут себе позволить купить дорогие презервативы. Хорошо, что вообще приходят! Это значит, задумываются о защите. Некоторые ведь вообще их не используют».
Помимо чистых шприцев и презервативов, волонтеры выдают нуждающимся антисептические мази и бинты:
«Это всё заставляет задуматься о себе, своем здоровье, понять, что необходимо заботиться о себе. Рассказываем, как получить помощь. Это может стать началом пути к тому, чтобы покончить с наркотиками».
Из-за трудностей с приобретением стерильных шприцев, отсутствия государственных программ снижения вреда и страха наказания зависимые люди прибегают к опасным методам употребления: используют общие шприцы или посуду для приготовления смесей. Это ведет к заражению ВИЧ и вирусным гепатитом и дальнейшему распространению этих инфекций из-за недостатка доступных и дешевых средств контрацепции.
«Можно ненавидеть наркоманов, желать им смерти, что, собственно, сейчас и происходит в России, — объясняет один из волонтеров. — Но факт в том, что отсутствие программ снижения вреда в итоге приносит страдания людям за пределами групп риска, не употребляющих вещества, не секс-работникам, а обычным людям, таким, как вы и я».
Людей с положительным результатом анализа на ВИЧ волонтеры соединяют с психологом, а также инструктируют, куда обращаться, чтобы получить помощь в лечении ВИЧ. «Сейчас главная проблема — это, на мой взгляд, стигматизация, — говорит Миша. — Для ВИЧ-положительного человека даже обращение за обычной медпомощью в поликлинику может стать сложностью — врачи относятся зачастую по-свински, говорят чудовищные вещи».
Волонтеры работают на севере и юге Москвы и собираются распространить аутрич на другие районы. «Это сложно, так как нас там не знают. Нужно рассказывать о себе, притом что рекламироваться мы особо не можем, — говорит Мирон. — Это сложно с точки зрения безопасности наших волонтеров и тех, кто к нам приходит. Много агрессивных людей с тотальной нетерпимостью не только к наркопотребителям, но и к тем, кто им помогает. Начинают говорить, что мы не имеем права это делать, чтобы мы убирались».
Брюн и его соратники (например, депутат Мосгордумы Людмила Стебенкова или главный специалист по ВИЧ Депздрава Москвы Алексей Мазус) всегда отзывались о работе таких волонтеров с презрением. «Представители этих сил проводят довольно активную пропаганду на деньги западных благотворительных организаций и формируют в обществе толерантное отношение к потреблению наркотиков. В различных городах России и стран СНГ можно наблюдать даже среди специалистов сочувственное отношение к программам снижения вреда и метадоновым программам, что затрудняет выработку единой государственной политики, законодательства и методологии по снижению спроса на наркотики», — говорил Брюн в 2010 году.
Недоступная помощь
В 2016 году Брюн заявлял «Новой газете», что его «Московская наркологическая служба» проводит собственную аутрич-работу: «Существует альтернативный проект — мотивационная уличная служба. Они распространяют не шприцы, а информацию о том, какая помощь доступна потребителям в столичных клиниках». Однако у наркопотребителей были и остаются причины не обращаться за помощью в государственные клиники. Среди них — стигматизация и репрессивная система помощи в наркологических диспансерах. Медперсонал применяет грубую физическую силу, что заканчивается травмами пациентов. Игнорируется и индивидуальная непереносимость препаратов.
«Алексей <имя изменено — The Insider> предупреждал врачей, что у него непереносимость галоперидола, но, по его словам, это не остановило их от инъекций данным антипсихотиком, — рассказывает Максим Малышев. — Пару дней он спал. Потом начал пытаться как-то передвигаться по больнице, но всё время подкашивались ноги, он спотыкался, падал, калечился. В итоге на десятый день упал так, что расшиб голову в кровь. Скорая увезла его в обычную больницу. Было рекомендовано посещение травматолога».
«Транквилизаторы были для тех, у кого ломка. Их через полчаса отключало, и так — пока не пройдет», — подтверждает бывшая сотрудница одного из московских реабилитационных центров Наталья.
По словам Натальи, руководство прибегало и к обману пациентов:
«Сюда же как на курорт ехали. Наш заведующий пустил рекламу, что у нас есть и бассейн, и теннисный корт, и развлекательные мероприятия, что больные все заняты, и такое лечение инновационное. Вот и отправляли к нам отовсюду этих детей. Они приезжают и спрашивают меня: ”А где бассейн?” А у нас же — как в тюрьме. Закрытый режим. Не выйдешь, не войдешь, если я не открою. Лечение по два-три месяца».
Еще одна причина, по которой зависимые люди не обращаются за помощью — постановка на наркологический учет. Они опасаются потери работы, возможности водить машину или другого ограничения своих прав.
«Если вы спросите наркологов, чиновников, они будут, возможно, говорить, что уже нет никакого наркоучета, есть профилактический. И это якобы вообще не учет, — говорит Максим Малышев. — Но на самом деле всё то же самое. И неважно, как это называется. Люди боятся ограничения в правах. Особенно боятся те, у кого дети. Боятся органов опеки».
Кроме того, получить помощь в наркологической клинике можно только по прописке — хотя это общая проблема медицинских учреждений в России.
«Одному из подопечных понадобилось срочно лечь в наркологичку, он плотно заторчал на солях и еле тормознулся, — говорит Малышев. — У него была с собой справка с подтверждением терапии, с иммунным статусом. Но в 17-й <наркологической больнице в Москве — The Insider> врач развернула нас, сказав, что, поскольку новое начальство, то примерно с марта к ним немосквичей положить нельзя. Только по скорой и то не факт, как повезет».
Таких пациентов волонтеры стараются отвезти в НИИ Наркологии — это больница с федеральным, а не муниципальным финансированием. Но там есть риск встать в очередь, которая занимает около месяца, говорит Максим.
Смерти, которых можно было бы избежать
За последние 10 лет число стоящих на учете с диагнозом «наркомания и токсикомания» россиян уменьшилось на 30% — c 318 до 217 тысяч человек (148,5 человека на 100 тысяч населения), следует из данных Росстата. Рекордной официальная доля наркопотребителей была в 2006–2007 годах — 260,8 и 248,7 человека на 100 тысяч соответственно.
Однако официальная статистика вряд ли отражает реальное число наркопотребителей. К примеру, в 2024 году Департамент здравоохранения Москвы отчитался о регистрации 21,7 тысячи «больных с синдромом зависимости от наркотиков». За это же время, по подсчетам аналитиков Telegram-канала Dark Metrics, жители столицы оставили не менее 1,5 млн отзывов при покупке наркотиков — а отзывы оставляют далеко не все клиенты.
Данные о людях, обратившихся за медицинской помощью, не включают тех, кто лечится в частных клиниках. Так что, хотя в документах и говорится о снижении числа пациентов государственных наркологических клиник, в действительности этот показатель, вероятно, растет.
Растет и смертность от употребления наркотиков. Как подсчитал The Insider, основываясь на информации из Российской базы данных по рождаемости и смертности (РосБРиС), в 2021 году от употребления наркотиков умерли более 10 тысяч человек — в 2,4 раза больше, чем еще в 2015-м.
Многих таких смертей можно было бы избежать — наступают они, как правило, при передозировке опиоидами. Во всём мире для помощи в подобных ситуациях используется препарат налоксон, но в России его нельзя купить без рецепта.
«Это общемировая практика, даже в консервативных странах налоксон вполне доступен для наркопотребителей. В Канаде и ряде стран Западной Европы этот препарат вообще можно бесплатно получить в аптеке, он в принципе стоит копейки», — рассказывает Алексей Лахов, бывший директор по развитию фонда «Гуманитарное действие», автор проекта Drugmap и член Руководящего комитета Евразийской ассоциации снижения вреда.
Распространение налоксона входит в программы уменьшения вреда наряду с раздачей стерильных шприцев и презервативов и информированием об опасности ВИЧ и гепатитов среди групп риска. Хотя напрямую Брюн не выступал против раздачи налоксона, купить его в России всегда было непросто: препарат продается в стране только по рецепту, а иногда и вовсе отсутствует в аптеках. Нередко не бывает его и у бригад скорой помощи, хотя по правилам они должны иметь его при себе на вызовах.
На фоне критики волонтеров и НКО, занимавшихся снижением вреда, в том же 2016 году Брюн заявлял московской прессе, что в столице налоксон будут раздавать в наркодиспансерах. Правда, в отличие от волонтерских команд, у которых препарат можно было получить анонимно, в центры требовалось приходить в часы работы, регистрироваться и вставать на учет. В итоге тогда МНПЦ Наркологии, который возглавлял Брюн, закупил всего три тысячи упаковок налоксона, и ни до, ни после, судя по данным портала госзакупок, этого не повторялось.
Впрочем, к тому, что дешевый и безопасный препарат мог бы спасать жизни, главный нарколог Минздрава относился скептически. В 2016 году на вопрос корреспондентки «Таких дел» о том, почему нельзя продавать средство без рецепта, чтобы свидетель передозировки мог быстро купить его в аптеке и спасти человека, нарколог ответил:
«Он всё равно не добежит. Смерть наступает мгновенно».
В 2018 году выпуск налоксона в России вообще прекратился на несколько месяцев: единственный российский производитель, Московский эндокринный завод, не смог наладить поставки из-за границы. На заводе при этом не были уверены, что производить средство, которое входит в список жизненно важных, будет рентабельно — во многом в связи тем, что бóльшая часть людей, которые хотели бы его купить, не могли этого сделать из-за отсутствия рецепта.
Война против заместительной терапии
Даже снятие абстинентного синдрома в государственных наркологических больницах проводят неэффективно, отмечает Максим Малышев:
«Закалывают галоперидолом, аминазином, а это допотопные вещества с кучей побочек. Мы много общаемся с людьми, которые употребляют наркотики, и мало кто доволен качеством лечения. Когда они приходят за помощью, то ждут, что им ее окажут, обеспечат какое-то обезболивание, поддержку, но этого нет».
Помочь завязать с употреблением как минимум опиоидов могла бы заместительная терапия метадоном и бупренорфином. С помощью этих препаратов постепенно снимают с опиоидной зависимости. Международные организации, включая ВОЗ и ООН, считают заместительную терапию «золотым стандартом» лечения, подчеркивая ее роль в снижении уровня преступности, улучшении социальной интеграции и уменьшении смертности среди наркозависимых.
Но Брюн утверждал, что метадоновая терапия не лечит зависимость, а лишь поддерживает ее. По его мнению, это противоречит целям российской наркополитики. Нарколог и другие представители Минздрава также заявляли, что такой подход создает риски нелегального оборота препаратов.
Вместо этого они предлагали развивать методы детоксикации и реабилитации без использования заместительных наркотиков, включая духовно-ориентированные программы, эффективность которых сомнительна с точки зрения доказательной медицины, и «социальную адаптацию», которая чаще проводится формально.
В итоге без заместительной терапии пациенты, по сути, вынуждены бросать наркотики полностью и сразу, что крайне сложно — психологическая реабилитация часто заканчивается рецидивом. Все призывы правозащитников применять заместительную терапию в России сталкивались с противодействием Минздрава.
«Все наши предложения о заместительной терапии, о развитии программ снижения вреда отвергались — и делал это не только Брюн, конечно, — рассказывает Малышев. — Приходили какие-то отписки, “спасибо за ваше активное участие”, и всё. У Брюна была крайне негативная позиция к программам заместительной терапии и снижения вреда. Я не знаю, где он этого понабрался, но нес он какую-то ересь, что это какие-то западные вещи, которые разлагают», — рассказывает Малышев.
«Понабрался» такого подхода к практикам уменьшения вреда Брюн, впрочем, именно на Западе: он неоднократно повторял тезисы и даже открыто цитировал американского «царя наркополитики» Джона Уолтерса. Уолтерс курировал наркополитику США при администрации Джорджа Буша-младшего в 2001–2009 годах. Он утверждал, что принудительное лечение наркозависимости «столь же эффективно, как добровольное», а программы снижения вреда означают «отказ общества от ответственности за зависимого». Позже ему вторил Брюн:
«Научить безопасному употреблению больного наркоманией практически нереально. <…> Поэтому вся работа, в том числе по снижению вреда, может проводиться только в наркологических учреждениях».
Такое заявление Брюн сделал в конце 2008 года на конференции «ВИЧ/СПИД в развитых странах», организованной правительством Москвы. Юрий Лужков, бывший тогда мэром столицы, высказался еще жестче: якобы программы снижения вреда «идут вразрез с принятыми в России правовыми, моральными и культурными нормами». Через несколько месяцев после конференции Брюн стал главным внештатным психиатром-наркологом Минздрава.
Профилактические тесты для школьников
С конца 1990-х Брюн утверждал, что большинство подростков систематически принимают наркотики. Став главным наркологом столицы, он предложил депутатам Мосгордумы ввести массовое тестирование школьников на употребление психоактивных веществ.
Идею о повальном подростковом тестировании Брюн, вероятно, также позаимствовал у Джона Уолтерса. Когда американский «царь наркополитики» впервые высказался о такой практике, это спровоцировало скандал: проверки на наркотики были очевидным нарушением приватности учеников. Уолтерс парировал тем, что «лечение болезни» важнее неприкосновенности частной жизни. Обязательное тестирование он называл условием «ответственного поведения» школьников.
Примерно такой же риторикой оперировал и Евгений Брюн. Он указывал, что раннее тестирование поможет выявить школьников, начавших принимать наркотики, раньше, чем у них разовьется зависимость. Вдобавок он был уверен, что страх перед тестированием должен отвадить подростков от наркотиков.
Медицинские исследования такие тезисы не подтверждают. Американская академия педиатрии неоднократно подчеркивала, что массовое тестирование на наркотики в школах не предотвращает использование психоактивных веществ в целом — даже если подростки употребляют ПАВ, они находят способы обойти проверки. Агентство Евросоюза по наркотикам и вовсе выявило, что в отдельных случаях подобные мероприятия и вовсе могут усугублять проблему, а польза от них незначительна или отсутствует.
Тем не менее, в 2013 году в России с подачи Брюна был принят закон о тестировании старшеклассников на наркотики как минимум раз в год. Документ предусматривал добровольный порядок прохождения проверок — что расстраивало главного нарколога. О том, что тестирование школьников надо расширять, Брюн годом позже рассказывал лично Владимиру Путину на заседании Координационного совета по реализации нацстратегии действий в интересах детей. В качестве аргумента в пользу инициативы он по каким-то причинам приводил пример «наркомана, который греет ложку с героином на открытом огне прямо на нефтеперерабатывающем заводе».
Последнюю версию правил проверки школьников на наркотики утвердили 30 мая 2025 года. Ученик или его родители по-прежнему должны давать информированное согласие на прохождение теста. Хотя Брюн годами рассказывал, что тестирование анонимное, на деле это оказалось не так — результаты заносят в медицинскую карту ребенка.
Наркологический картель
«Богатым он станет нескоро», — писали о Брюне в 1995 году. Однако разбогатеть он все-таки пытался. Одна из таких попыток в итоге привела его на скамью подсудимых: главный нарколог России пролоббировал всеобщее тестирование водителей «на хронический алкоголизм», а тесты закупались у связанных с ним компаний.
Осенью 2019 года тысячи россиян выстроились в очереди в наркодиспансеры по всей стране, чтобы получить необходимую для управления автомобилем справку от нарколога. Через несколько месяцев стоимость процедуры должна была вырасти в 10 раз — с 450 рублей до пяти тысяч и более. Водителей по настоянию Брюна планировали обязать сдавать тест на злоупотребление алкоголем. До этого нарколог несколько лет лоббировал установку систем для проведения таких тестов в клиниках — сначала в Москве, а затем и в других городах России.
Аппараты закупали у формально независимых друг от друга компаний. Учредили их Владимир Якушев — вице-президент возглавляемых Брюном «Ассоциации наркологов России» и «Российской наркотической лиги», его супруга Елена Якушева, Павел Лошаков — бывший депутат от партии «Единая Россия» в сельском поселении Газопроводское Московской области, его дочь Олеся, а также Денис Кутейников, Сергей Васильев и Денис Шаченков.
Ажиотаж вокруг справок тогда привлек внимание даже Владимира Путина: тот назвал их «чушью какой-то». «У нас минимальный размер оплаты труда — 11 280 рублей, такую зарплату получают 3,2 млн человек. Да еще и работодатели частенько, к сожалению, нарушают закон и меньше платят. Если нужно пять тысяч рублей за эту справку — ползарплаты надо человеку отдать?» — удивился Путин.
Вскоре после этого Евгений Брюн и Владимир Якушев попали в поле зрения регуляторов. Депутат Госдумы Дмитрий Ионин потребовал от Федеральной антимонопольной службы проверить, не связаны ли наркологи с поставщиками реагентов для нового тестирования. Введение новых тестов перенесли на март 2022 года. А в августе 2022 года ФАС сообщила о раскрытии картельного сговора Якушевых, Кутейникова и других предпринимателей: оказалось, что на протяжении многих лет они вместе подавали заявки на одни и те же тендеры на поставки тест-систем и поочередно выигрывали их. Через неделю Брюн был задержан. 17 октября 2024 года Кузьминский суд Москвы приговорил его, Якушева и других участников схемы к срокам от четырех до семи лет колонии по делу о мошенничестве в особо крупном размере.
По подсчетам антимонопольной службы, участники сговора в 2017–2019 годах заработали 125,7 млн рублей. «Радио Свобода» в своем расследовании в 2019 году подсчитало, что только за пять лет связанные с Брюном и Якушевым компании заработали на госконтрактах 572 млн — а повальное «тестирование на алкоголизм» должно было увеличить их прибыль в разы.
Компании, входившие в картель Брюна и Якушева, продолжают работать: из 11 названных ФАС компаний, входивших в картель, на июль 2025 года шесть продолжают работать и даже получать госконтракты. Более того, как установил The Insider, давний бизнес-партнер Владимира Якушева по фармацевтическому бизнесу Сергей Васильев, дети Якушева Александр и Ирина, а также его супруга Елена учредили еще несколько компаний и продолжают вести дела с Минздравом. С 2022 года они заключили госконтрактов на 1,35 млрд рублей. В основном это тесты на наркотики, реагенты для тех самых тестов «на хронический алкоголизм» и техническое обслуживание систем, которые продвигал Евгений Брюн.